27.01.2024
Эвакуация
Передо мной любительская фотография. С нее на меня смотрит улыбающееся лицо моей тети Сильвы. И даже не верится, что ее нет в живых.Памяти Сильвии Карловны Варадиновой посвящаю (умерла в 1968 г.)
Тетю Сильву я помню с раннего детства. Помню всегда улыбающейся, жизнерадостной в кругу своей семьи. В то время я, конечно, не думала, что в будущем судьба надолго свяжет меня с ней. Как ни жаль, но многое забылось из этого периода.
Шла война. Блокадный Ленинград 1941-1942 годов. Родители мои умерли, и, как мне казалось, я осталась совсем одна. Находилась я в детском очаге. Говорили, что меня должны отдать в детский дом. Если бы это случилось, то сейчас вряд ли бы я могла бывать в родной Гатчине, Ленинграде и видеться со своими родственниками, двоюродными братьями, сестрами. Мне было всего семь лет.
Но однажды в очаг пришла тетя Сильва и сказала, что я поеду вместе с ней, Сережей, Люсей в Выксу, там войны нет, и нам будет хорошо. Я очень обрадовалась. И до сих пор думаю, как она могла, имея двоих детей на руках, решиться взять меня, третью. Мой дядя – ее муж – на фронте, голод, разруха. И вот я с тетей Сильвой. Мы все втроем (Сережа, Люся, я) сидим дома и ждем нашу маму Сильву, когда она придет и чем-нибудь накормит нас. Мечтаем с Сережей о том, что кончится война, и мы сможем сколько угодно есть хлеба. Планируем съесть сразу 100-1000 кг хлеба. Люся была самая маленькая, но тоже поддерживала наши мечты о хлебе, – радовалась и смеялась, когда говорили о пище.
И вот, наконец, долгожданная эвакуация. Смутно помню берег Ладожского озера, ночь, стрельба, взрывы, небо освещается прожекторами. Мы сидим, прижавшись друг к другу, среди каких-то вещей. Потом нас затаскивают на баржу, и мы на вещевых узлах засыпаем.
Затем помню себя уже в поезде. Товарный эшелон. В вагоне душно, жарко. И постоянно передо мной лицо тети Сильвы. Я не знаю, спала ли она когда-нибудь, пока мы ехали. А ехали мы мучительно долго, как мне казалось. Никто не знал, куда нас везут. Одни говорили, что куда-то вглубь Сибири, другие – на Алтай. Но точно никто ие знал. Эшелоны с эвакуированными подолгу стояли в тупиках, о часах отправки никто не сообщал.
Во время движения поезда я тяжело заболела, открылся сильный понос, поднялась температура. Многие говорили обо мне, как об умирающей, что меня живой не довезти, лучше вызвать врача и в каком-нибудь городе отправить в больницу и оставить там. Но тетя Сильва поступила по-своему.
На стоянках поезда нас кормили. Но есть я не хотела. Меня мучила жажда, очень хотелось пить. А воды кипяченой не было, да и сырой не всегда можно было достать. И в том, что я осталась жива, несомненная заслуга тети Сильвы. Сырую воду она мне пить запрещала. Насильно заставляла что-нибудь съесть, несколько ложек супу или выпить компоту, но только не пить воду, которая была в вагоне. Сказала, что если будешь пить ту воду, то тут же умрешь. Сказано это было очень строго, и в глазах у нее была тревога.
И вот конец нашего пути. Нас привезли, оказывается, в Алайский край. Нашу семью и еще несколько человек отправили в Алейский район, поселок Приятельск. Сначала поместили в конторе исполкома поссовета. Я очень ослабла, даже ходить не могла, все время хотела спать. Тетя Сильва выпросила лошадь и сразу поехала со мной к фельдшеру. Что-либо есть без ее разрешения она мне запретила, хотя местные жители нам, ленинградцам, приносили много овощей и всякой еды. Так, какая-то девочка принесла мне печеной картошки, я все-таки съела одну. Девчонке и мне попало. В период болезни тетя Сильва оказывала мне гораздо больше внимания и заботы, чем Сереже и Люсе. Оценить по-настоящему щедрость ее души и доброту я смогла только через много лет, став взрослой.
Нас, эвакуированных, нужно было где-то расселить. Но желающих взять к себе в дом женщину с тремя ребятишками не было. Тете Сильве пришлось приложить немало сил прежде, чем нас одна женщина пустила жить к себе, – у нее своих ребятишек было несколько человек, да еще старый отец. Ни имени, ни фамилии ее я, к сожалению, не помню. Было лето, и мы с Сережей и Люсей целыми диями бродили по селу, радовались солнышку, познакомились с ребятами и играли с ними. Тетя Сильва сразу же пошла работать. И в то же время она всячески старалась помочь семье, в которой мы жили, и нас заставляла по мере сил. Помогали убирать в огороде, ездили в степь рвать веники. Но хозяйке, понятно, не очень нравилось наше многолюдное семейство. Мы еще не окрепли от голода, постоянно хотели есть, что-нибудь да выпрашивали хозяев, хотя наша мама нас ругала за это, а уследить за нами не могла.
Приближалась зима. Мы живем на квартире у другой хозяйки. На улице холодно. Тетя Сильва на работе, а мы втроем сидим на печке. Сережа мечтает о конце войны, о приезде папы и как мы его будем встречать. Сочинил даже сцену. Вот открывается дверь, входит пала, к нему подбегает он с мамой, а затем уже мы с Люськой. Разговариваем шепотом, так как мама велит нам не шуметь и меньше бегать, а то нас выселят. Сережа ходит в школу, тетя Сильва на работу, а мы с Люсей завидовали им, что они могут гулять, все видеть и знать.
А в долгие зимние вечера, когда все собирались в доме, приходили соседки, начинались разговоры о мужьях, сыновьях, находящихся на войне, о всяких других делах, тетя Сильва была всегда в центре внимания. Она умела найти подход к каждой женщине, успокоить, обнадежить, если та волновалась, что долго нет писем. Часто писала письма на фронт по просьбе соседок. К ней часто обращались с разными просьбами.
И даже в такое тяжелое время она сама не падала духом, как бы ей не было тяжело, и у других старалась вызвать улыбку. Рассказывала собравшимся в избе содержание прочитанных книг, пьес, прослушанных опер, оперетт, любила танцевать, учила молодых девушек танцевать бальные танцы. Все с удовольствием слушали ее. Такие вечера превращались в импровизированные концерты и затягивались далеко за полночь. Все это было очень интересно и для нас.
Но мы все время хотели есть, прокормить нас было не так-то просто, тетя Сильва об этом не забывала, и для этого ей пришлось расстаться со многими дорогими для нее вещами. Хорошо помню, как тетя Сильва продала свое красивое шелковое голубое платье дочери хозяйки, у которой мы жили, и еще одно платье – ее подруге. Я тогда не могла понять, зачем эти платья, в которых тетя Сильва такая красивая, она отдает? Мне очень хотелось отобрать эти платья у девушек и вернуть их тете Сильве.
Но основное для нее – это были работа и мы. Я не помню ее сидящей без дела в наш алтайский период жизни. То она печь с хозяйкой топит, то мешки с чем-то тяжелым носит. Но слез на ее глазах никогда ие видела. С нами тоже много было забот. Несмотря на предупреждения, мы убегали на улицу раздетые. Я иногда уходила в какой-нибудь соседний дом, а она бегала-искала меня по селу, мы часто болели, ссорились между собой, плакали, – как все дети.
Тетя Сильва всячески старалась отгородить нас от ужасов войны. Постоянно внушала нам, что война скоро кончится, а зима пройдет, и мы уедем в Выксу к тете Наде, там нам будет лучше. И мы с нетерпением ждали конца зимы. Она была оптимистичной и старалась воспитывать в нас веру во все только хорошее.
Сережа очень любил кино. Ходили они часто вместе с мамой. А после окончания фильма, придя домой, тетя Сильва часто заставляла Сережу пересказывать содержание фильма, и как он его понял. Непонятное объясняла. Я бывала слушательницей этих пересказов, и мне они очень нравились. Всем этим тетя Сильва прививала нам любовь к искусству, литературе. Она была первым моим учителем жизни. Я ей доставляла много хлопот. Часто болела. Поправившись от одной болезни, вскоре чем-нибудь опять заболевала. Началось у меня какое-то кожное заболевание, – чесотка или еще что-то. И опять добрые руки тети Сильвы спасали меня. Она натирала меня мазью, потом мыла меня в корыте, так как условий никаких не было.
Так мы прожили в этом поселке зиму 1942-43 годов. Наступало лето 1943 года. Наконец было получено разрешение на переезд в Выксу Горьковской области. Мы переезжаем в районный город Алейск. До отъезда жили тоже на квартире. Но мы, ребята, чувствовали себя свободнее, радовались лету, солнышку, предстоящему отъезду. Детство начинало возвращаться к нам. Там я впервые сходила с Сережей в кино. Он мне как-то сказал: «Знаешь, пойдем со мной в кино, я у мамы попрошу, чтобы она тебя отпустила». Тетя Сильва, конечно, отпустила и даже Люсю. И вот мы – в кино. Сережа у нас был старший, покупал билеты, усаживал нас. Я даже дышать боялась и все думала: что же это такое кино?
Смотрели мы «Музыкальную историю», как потом нам объяснила тетя Сильва. Это был первый фильм, увиденный мною. Так я это и запомнила на всю жизнь.
Как мы добирались до Выксы, я не запомнила. Ехали в комфортных условиях, в пассажирском поезде. День приезда в Выксу – солнечный, теплый. Встречал нас Михаил Борисович на станции. Погрузили пас и пожитки наши на машину или телегу. И вот мы около дома, где живет тетя Надя, о приезде к которой мы столько думали. Навстречу выбежали тетя Надя и Катя. Они нас в первую очередь накормили, отмыли.
Вскоре нас с тетей Сильвой разлучили. Я осталась жить с тетей Надей, а тетя Сильва с Сережей и Люсей на другой квартире. Она устроилась на работу, Сережа учился, Люся ходила в детсад.
Я часто бывала у них. Даже иногда приводила домой Люсю из детсада, когда тете Сильве было некогда. Вспоминаю такой случай: тетя Сильва и тетя Надя, должно быть, были на работе вечером, а мне поручили сходить за Люсей в детсад и привести ее домой, то есть к тете Наде. А я, наверное, не поняла. Из садика Люсю взяла и привела к ним домой. Дверь оказалась закрытой. Я оставила Люсю около дома, сказала ей, что мама скоро придет и ушла. Наутро к нам прибежала тетя Сильва очень взволнованная и рассказала, что пришла поздно, было уже темно, и случайно увидела Люсю недалеко от дома в какой-то канаве плачущую, озябшую, перепачканную. Поругала меня за это. Хорошо, что все обошлось благополучно.
О том, как жила в Выксе тетя Сильва, я почти ничего не помню. Даже не знаю, когда уехали в Гатчину. С ней мы встретились уже в 1953 году в октябре, когда я приехала в Гатчину в отпуск. Встречала меня тетя Сильва. Поезд подходил к Московскому вокзалу, я стояла у открытых дверей вагона, в душе полное смятение. Встретят меня или нет? И вдруг слышу радостный крик: «Наденька!». Я еще не успела сообразить, кто меня зовет, как у вагона оказалась тетя Сильва и буквально на руках сняла меня с подножки вагона вместе с чемоданом. И тут же начала объяснять мне, что дядя Юра в школе, а она отпросилась с работы и приехала за мной.
С того времени на долгие годы дом тети Сильвы и дяди Юры стал для меня родным. Большинство отпусков я проводила в кругу их семьи и никогда не думала, что жизнь моей тети Сильвы, заменившей мне мать в годы войны и спасшей меня от смерти, так неожиданно оборвется.
Поиск информации о родителях я не прекращала все послевоенные годы. И только электронная версия Книги памяти «Ленинграл. Блокада. 1941-1944», вышедшей в 35 томах в течение 1996-2008 годов, помогла мне обрести эти малые сведения. Яковлевы, родные и однофамильцы, были пропечатаны в последнем томе издания, который пришлось ждать долго. Эта книга памяти –сводная база данных, результат сотрудничества Всероссийского информационно-поискового центра «Отечество» и Князь-Владимирского собора Санкт-Петербурга, где в 2008 году был создан Всероссийский Помянник в целях сохранения исторической памяти и молитвенного поминовения наших соотечественников, в том числе умерших в годы блокады мирных жителях. Мы знаем, что безграничное мужество, стойкость и высочайшее чувство долга жителей блокадного Ленинграда по праву приравнены к воинскому подвигу защитников города.
Открываю последний том на букву «Я»:
Яковлев Александр Исидорович –1882 г.р. место проживания: Можайская, д.19. кв.4. Дата смерти: декабрь 1941 г. Волково кладбище. — кн. Блокада, т. 35.
Яковлева Евгения Николаевна –1900 г.р. Дата смерти: май 1942 г. Место захоронения неизвестно. — кн. Блокада, т. 35.
Яковлев Михаил Исидорович, брат отца, – 1884 г.р. Дата смерти: январь 1942 г. Место захоронения — неизвестно. — кн. Блокада, т.35
Это все, что удалось узнать о родных. Но эти скупые строчки я искала и ждала всю свою сознательную жизнь. Для меня было важно: родители не забыты, их гражданский подвиг оценен.
Когда 8 сентября 1941 года фашисты разорвали последние коммуникации, связывавшие страну с Ленинградом, в блокаде оказались около трех миллионов ленинградцев. Среди них 12-летний Юра Воронов. Через много лет строку из его стихов отольют в бронзе на монументе героическим защитникам Ленинграда: «О камни! Будьте стойкими, как люди!».
В «Российской газете» за сентябрь 2011 года прочитала стихотворение уже ушедшего из жизни поэта и редактора «Комсомольской правды» Юрия Воронова «Ленинградские деревья».
Это самые пронзительные его стихи. Поводом для их появления стала прогулка журналиста по бульвару одной из европейских стран, где гостям с гордостью показали молодые саженцы: «Здесь росли великолепные деревья, но в войну была очень суровая зима, минус 10-15 градусов, и пришлось их вырубить на отопление». Переживший блокаду Воронов помнил, как ленинградцы, умирая от голода, замерзая от действительно лютых морозов, не вырубили ни одного дерева ни в Летнем, ни в Михайловском, ни в других своих садах и парках. Осколочные раны на стволах замазывали юннаты. Многие из этих ребят умерли в блокаду. Но и по сей день окаменевшая замазка хранит отпечатки детских пальцев и ладоней.
Им долго жить –
Зеленым великанам,
Когда пройдет
Блокадная пора.
На их стволах –
Осколочные раны,
Но не найти рубцов от топора.
И тут не скажешь:
Сохранились чудом.
Здесь чудо или случай ни при чем…
Деревья! Поклонитесь низко людям
И сохраните память
О былом
Они зимой
Сжигали все, что было:
Шкафы и двери,
Стулья и столы.
Но их рука
Деревьев не рубила.
Сады не знали голоса пилы.
Деревья, поклонитесь ленинградцам,
Закопанным
В гробах и без гробов.
Юрий Воронов
Надежда Александровна Яковлева «Я и мой род», с. 35-42